Ветхость и

с упорной настойчивостью подсовывать энто,
я не я, но кто же ты?
камень стёрся, цветок еле-еле, кошка спит,
а ты играешь на гитаре в фиолетовом костюме

брадис! брадис! брадис - дурак!
бредишь! бредишь! но поверься!
до и после - так и течёт;
сызмальства на лапе у завода,
доколе громить мёртвую зону?
кобзон! робинзон! да и просто зонтик, -
ереси до искалеченности истории,
а мальборо дымит ротвейлера

в трейлере запуганность и горсть пепла,
ты всё-таки другой, когда это происходит;
в дженге кружится, но не в вальсок,
а подскок на плечи, загнуто наверху ижицей

до лампочки рукой достать,
только что-то неможное;
рожать, а потом ржать, после третьей рюмки
курить до упора, до стука в трубе,
оскалилось несуществующее реалити

любить вас - ветхость и самоубийство смерти

Замедления

искал свою, но нашёл смерть другого,
по узкой тропке, в дыму, всё сладится;
сядешь - и совершенно,
встанешь - и более по-новому

в размахе - опять последний,
опять крайнее, но весьма стойкости;
от вспышек до охлаждений
и опровержений о случившемся,
и инсомния, сонм и бредни
во стихе, стремящемуся к бесконечному,
убивают натива, но остаётся фокус,
который и есть постижение

серна: запуганность в каком-то недорайском
уголке, но новизна срезает кожу в устье;
стремись и ты спонтанно и легко напасть,
когда горящий куст покинул зону

и вверх, и вниз, и вширь гудит прохожего подспорье,
и невесомо, и подспудно играть у изголовья;
дума вянет у ручья, твоя рука во прахе,
и бессистемно хорошо, ведь эмерджентность
тянет к трепету и страху

влечёт, и комбо задано в конце, в начале -
грех, а это лишь святая тень, от света тень;
в который раз и в три пробора я пробую забыть,
но стансы угодили в непорочность и нетвёрдость,
тебе везло, но Русь тебя не зазывает

и хорошо, и ничего, и знание не так опасно,
и всё бессвязно, но легло на идеальную основу;
земляк, дурак ли, может просто урожай не тот,
я замедляю ход, а камни пусть прильнут к короне

Вне

всё одно и то ж,
слова срываются со скалы;
и не мычащее "Ты",
а так, иссушено и квадратно

где-то в болотах,
а казалось - много ещё;
да и поздно уже
ходить в местечковых богах

на руках - карта,
да масть не моя - чужая;
над лицом встала ночь голубая,
на софе кряхтит провожатый

а роль? а роль отведена,
из края в край ходить бездверно;
в пустотах лучше тишина,
но суть твоя вне тела

Так

Кеннеди! Кеннеди! Ужалось до нельзя "чуть".
Чу - и с веток слетело чувство льзя.
И можно прикоснуться, и чудно баламутить
грустинку, под сурдинку, уходя в края
незримых лихолетий.

До одури и Одри, но Кеннеди! Кеннеди! Кинг!
Голова ротвейлера слетела в сгусток постижений.
Кеннеди! Кеннеди! Кинг! Вдохновенно и инсомнично.
Мустанг движется попятно, и вздох анекдотичных линий
вяжет суть.

Где-то в Париже саспенс проронил угаданность.
Мне ближе майский чем июньский, да забрезжила икра.
Только тоника вмешалась, и предчувствия уткнулись
в джаз, который вызнал суть ступени, что близка,
но в дыхании потёрла искривлённость чуждых ответвлений.

Да, родители живут в Иерусалиме, а я в Самаре, но я там бывал. Красивый город и древний.

лучше. строфа не влазит