В ледяном смертном одре,
Вряд ли кто-то услышит…
Ту звериную боль,
Что терзает во сне…
Получили в тот день,
Индульгенцию свыше,
Семь архангелов падших,
На железном коне…

Есть неписаный свод,
У охотников старых.
Он законом зовётся,
И на все времена.
Там охота - не цель,
Просто необходимость.
И конечно не тир,
И не с лесом война…

Ну а тут – беспредел,
Среди сопок, на кряже…
Реки алые крОви,
На кристальном снегу…
И на кладбище двое –
Егерь, черный от горя,
Да приятель, смотрЯщий,
Что сказал: «Помогу!..»

Отчего так? Зачем?..
Целых семьдесят жизней!
Положили как в тире,
Всех, один к одному.
Егерь, плача, стонал,
Отпевая погибших,
Причитая: «За что?!
Не пойму! Не пойму!..»

Всех – и старых и мАлых,
Без разбора, нещадно,
СнайперА положили,
Семь десятков косуль.
На рычащих конях,
С карабином заморским,
Со швейцарским прицелом,
Точным градом из пуль...

Развлеклись, и ушли,
Ни о чём не жалея.
Зная – некому мстить,
За спиной – тишина…
Мрачно глядя на бойню,
Злобно плюнул смотрящий.
Молвил коротко егерю:
«Кончим их, старина…»

Говорят, что старик,
Слово данное держит.
Двое к рыбам ушли,
Остальные – в бегах…
Нервно курит Фемида,
Сила денег иссякла.
Смерть их держит в прицеле,
И в душе – только страх…